3 июня 2022 г. беседа «КРИМИНОЛОГИЯ КУЛЬТУРЫ»
С докладом «Культура и преступность: необходимость выбора между ценностным и квазиобъективистским подходами» выступит Леонид Витальевич Головко – доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой уголовного процесса, правосудия и прокурорского надзора юридического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова (Москва, Россия)
Беседа пройдёт в смешанном формате
Место для очного участия и ссылка для дистанционного – будут уточнены в ближайшее время
Выжимка из основного доклада
Л.В. Головко (Москва, Россия)[1]
Культура и преступность: необходимость выбора между ценностным и квазиобъективистским подходами
Понятие «культура» является крайне сложным и многозначным. Ясно одно: слово «культура», имея сельскохозяйственное происхождение (агрокультура), есть в самом общем виде обозначение всего созданного и возделываемого человеком (в рамках противопоставления тому, что дано ему природой). Сначала на сельскохозяйственном уровне: засеянное поле – это культура, а лесная лужайка – природа, затем в самом широком контексте создаваемого человеком материального и, особенно, духовного, в результате чего понятие становится почти безграничным.
С криминологических позиций можно лишь выделять смыслы и оттенки этого понятия, каждый раз прослеживая их прямо пропорциональное или обратно пропорциональное влияние на преступность. Например, развитие технической культуры может иметь негативный эффект на какие-то виды преступности, допустим, кибепреступность, а развитие нравственной культуры – позитивный.
Постепенно, с учётом столь широкого понятия культуры, прорисовываются два фундаментальных взгляда на неё. Первый взгляд, концентрируясь прежде всего на духовном, фокусируется на формировании вокруг человека совокупности особых, дополнительных социальных ограничителей, действующих наряду с ограничителями правовыми, нравственными, религиозными. Ясно, что такие ограничители теснейшим образом связаны с определённой системой ценностей. Они словно обрамляют поведение человека, будучи неразрывно соединены с нравственностью, когда нравственность – содержание, а культура – форма. Культурными социальными ограничителями становятся вежливость, воспитанность, правильная речь, запрет употребления нецензурных выражений (вербальные ограничители, поскольку за каждым нецензурным словом и выражением стоит страшное оскорбление) и др.
На каком-то этапе нравственно-культурное измерение пересекается с эстетическим, в результате чего возникает особая сфера культуры. С одной стороны, она связана с эстетически-культурным пространством, непринудительно демонстрирующим реальное действие социально-культурных ограничителей, где говорят особым, образцовым языком (литературный язык), ведут себя особым образом (театр, музей), где неприлично быть неподобающе одетым и т.д. С другой стороны, государство берёт на себя ценностное управление этой сферой, в результате чего во всех или почти во всех странах возникают министерства культуры, что особенно важно в условиях более или менее секуляризированных обществ.
Культура приобретает особое ценностное измерение, с которым мы её обычно ассоциируем. Это не просто «всё, сделанное человеком», но лучшее из им сделанного. Оно нравственно и эстетически формирует людей, создавая особый престиж культуры, где-то даже сакрализируя её (выражение «храм культуры»). В каком-то смысле мы получаем наименее принудительные и наименее навязчивые ценностные регулятивные нормы, которые, безусловно, положительно влияют в том числе на преступность. Во всяком случае я готов принять за аксиому такое влияние (не в том смысле, конечно, что культура и преступность есть «вещи несовместные», а в том смысле, что сфера, где действуют культурные регуляторы, априори менее криминогенна, чем сфера, где они не действуют).
Второй взгляд является реакцией на первый. Это попытка освободиться от каких-либо культурных ограничителей, объявив культуру зоной полной свободы. В такой ситуации культура словно «объективируется», отбрасывая как нравственное содержание, так и регулятивную форму. Что из этого вытекает?
Во-первых, она снова становится безбрежной. Мы лишь бесстрастно фиксируем какие-то существующие или возникающие в обществе «культурные слои». Например, в известном учебнике Г.Й. Шнайдера «Криминология» (М., 1994) нет ничего о влиянии культуры на преступность, но среди уголовно-социологических теорий выделена теория субкультуры (в сугубо объективистском духе). В таком контексте не является оксюмороном словосочетание «блатная культура». Более того, у культуры появляются свои традиции, носители, образцы, сетования.
Во-вторых, та самая сформированная обществом особая сфера культуры (литература, театр, музей, кинематограф) также сбрасывает с себя регулятивную функцию, чаще всего под лозунгом «свободу творцу» (что, правда, не приводит к появлению большего числа гениальных литературных произведений, кинофильмов, театральных постановок – скорее к обратному, но это другой вопрос). В результате, пространства «особого действия культуры» превращаются просто в места приложения чьей-то профессиональной и даже экономической деятельности. Здесь нет более особых языка, поведения, стиля, а есть всего лишь площадка по производству «культурных артефактов», своего рода индустрия развлечений по принципу «хлеба и зрелищ». Ясно, что при отпадении регулятивной (ограничительной) роли культуры пропадает и её позитивное влияние на преступность. Оно становится столь же нейтральным и случайным, сколь и влияние таких понятий как «парк», «улица» или «проспект», т.е. наша аксиома исчезает (перестаёт действовать).
Необходимость выбора между двумя взглядами на культуру очевидна. Лично для меня этот выбор даже не стоит, но вопрос не в моём личном выборе, а в некоторых факторах, которые необходимо учитывать в государственно-политическом смысле. Что это за факторы? Обозначу их.
Первый фактор связан с тем, что новейший объективистский взгляд на культуру на самом деле является квазиобъективистским. Сломав регулятивные функции культуры и объявив её «зоной свободы», выразители данного взгляда в реальности оставляют эту свободу на очень короткий промежуток времени, после чего восстанавливают регулятивные функции (причём не менее жёстко), но уже в рамках другого идеологического измерения, т.е. речь просто идёт о «другой» культуре и «других» линиях ограничителей (не более того).
Приведу локальные, но показательные примеры. Использование в литературе, театре и кинематографе нецензурной лексики становится едва ли не нормой, социальные ограничители стремительно разрушаются. Значит ли это, что литературный, театральный, кинематографический языки обретают полную свободу? Нет. Появляются новые запретные слова, например, слово «негр», т.е. то, что ранее было ценностно и академически нейтральным (негроидная раса и т.д.) быстро превращается в новое нецензурное и культурно недопустимое. Доходит до абсурда: темнокожих граждан Франции или Бельгии называют «афро-американцами» (sic!). То же самое с запретом курения: показывать сексуальные сцены по ТВ – норма (реализация свободы творчества), а самокрутку в руках бойца Красной Армии, сидящего в окопе в 1941 г. – недопустимо. Её надо «замазать» или вовсе создать ирреалистичный фильм о Великой Отечественной войне, где никто никогда не курил (здесь никакой свободы творчества нет). Возникает даже особая «культура отмены», когда сообразно новым идеологическим лекалам цензурируются классические произведения и мировые шедевры, т.е. свободы больше не становится. Наблюдается лишь попытка идеологически сместить понятия о добре и зле, культурном и некультурном, допустимом и недопустимом.
В такой ситуации вопрос о криминогенности/антикриминогенности культуры приобретает новые смыслы: какова идеология общества, каковы в нём поддерживающие её запреты, какова роль культуры в защите этих запретов? Если всегда опирающийся на определённые идеологические основы уголовный закон будет считать экстремизмом использование слова «негр», то культура станет социальным инструментом, «сдерживающим преступность», просто другую преступность, иначе подходящую к вопросам добра и зла, в том числе с точки зрения общественной опасности преступлений.
Второй фактор вытекает из первого. Если отдавать себе отчёт в идеологических попытках смешения границ добра и зла, то нельзя ждать безболезненного изменения подходов к современной российской культуре. Это поле идеологического столкновения, всегда выливающегося в политическую борьбу двух сил. Следовательно, нецензурная (в традиционном смысле) лексика в театре – это не акт свободы художника, а своего рода политический акт.
Информационная атака на проект «Основ государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей» и противодействие их утверждению – это в большинстве случаев не «конструктивная критика» или реальное опасение за «свободу художника», а акт политической борьбы, чья-то локальная победа в ней.
Третий фактор связан с разграничением стратегического и тактического. Пока политическая борьба двух идеологических направлений внутри страны продолжается, сложно ждать системных государственных изменений в сфере культуры. Все действия обеих сторон становятся сугубо тактическими при общем тактическом отступлении классического взгляда на культуру под ложными «постмодернистскими» вывесками, что очень опасно. Но сама собой (без учёта политико-идеологического измерения) ситуация не изменится.
Наконец, крайне важные вопросы: возможна ли окончательная победа той или иной политической силы? возможна ли стабилизация ситуации в культуре? В принципе, да. Строго говоря, на Западе она уже в значительной мере произошла – «культурная власть» там захвачена лицами, проводящими новую идеологическую политику. Такой вариант нас вряд ли устроит, ему надо противостоять. Другое дело, что культура – это не сфера «простых решений», культурные социальные ограничители вырабатываются столетиями или даже тысячелетиями, их очень сложно создать, но не так просто и сломать (пока это с трудом удаётся даже на Западе). Однако уповать на глубокую инерционную устойчивость классической культуры и её абсолютный иммунитет от «идеологических блицкригов» также не следует.
В сфере культуры требуется спокойная, планомерная, неуклонная работа с переходом от тактического отступления к стратегическому наступлению, что крайне важно в том числе с криминологических позиций. Однако вряд ли данная работа упирается в какое-то одно государственное решение, скорее – в необходимость окончательного выбора между двумя подходами к культуре и смену политико-идеологического вектора, чьим отражением культура всегда является.
Ждём Ваши отклики (до 3-х страниц) на тезисы доклада
Вы можете присылать их на адрес электронной почты Клуба: Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.
[1] Леонид Витальевич Головко – доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой уголовного процесса, правосудия и прокурорского надзора юридического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова (Москва, Россия); e-mail: Адрес электронной почты защищен от спам-ботов. Для просмотра адреса в вашем браузере должен быть включен Javascript.